Он проснулся. Битый час лежал неподвижно, догадываясь, насколько жалкое зрелище он представляет собой сейчас: трясущийся и съежившийся в позе эмбриона под шинелью. Крупный, почти здоровый мужчина тридцати четырех лет от роду. Лысоватый детина с потемневшим от щетины лицом, в груди которого стучит, иногда сбиваясь с ритма, чересчур мягкое для марсианской стужи сердце. Он боялся высунуться из-под шинели, чтобы зажечь свечу. Затаился, стараясь не дышать, и вслушивался в тишину, в которую погрузился Поселок.

В избе царила кромешная темень. Давно погас в печурке огонь, почему-то потухла лампада, хотя перед тем как лечь спать, он подлил в нее драгоценного растительного масла. За крепкими бревенчатыми стенами шуршал песок, а может, это просто шумело в ушах, покалеченных громом орудий во время генерального сражения с хозяевами…

Затем и в самом деле загрохотало, точно отголосок воспоминаний отыскал способ материализоваться в реальности Ржавого мира.

Рудин вскочил на ноги. Страхи, полудрема и прочая дрянь улетучились, будто их и не бывало. Что-то скверное творилось неподалеку: за кольцевой стеной, отгораживающей Поселок от пустоши, шла перестрелка.

Он накинул на плечи серое пальто из английского сукна, сунул в карман револьвер, подхватил на всякий случай саквояж с инструментами и выбежал наружу.

А снаружи уже закипал водоворот: матросы выскакивали из домов, на ходу натягивая шинели, и как один мчали на площадь, к арсеналу. Моряки переругивались, вопрошали друг друга, что, мол, стряслось.

– Святой Ипат напал на Поселок!.. – слышал доктор со всех сторон. – Нагрянули людоеды из пустоши! Скорее к оружию, если не желаете на вертеле корчиться!

Доктор схватил за рукав пробегавшего мимо матроса.

– Кто командует? – заорал он, перекрикивая шум толпы.

Матрос стянул с лица маску, сплюнул Рудину под ноги и нехотя ответил:

– А бес его знает!.. Может ты, доктор, за главного? Нет? Штурман? Тоже нет? Ну тогда, наверное, кто-то из президиума. А! – махнул он рукой. – В арсенале скажут!

Его тронули за плечо. Рудин обернулся: он надеялся, что сейчас ему, наконец, объяснят, что происходит на самом деле. Не так уж легко ощущать себя не у руля, тем более сейчас, когда в воздухе пахнет перцем да порохом.

Перед ним стоял растерянный фельдшер-француз.

– Мсье, Мошонкин умер.

В этот миг Рудин заметил, что по огородам на западную окраину Поселка бегут колонной уже вооруженные матросы. Он рассеянно кивнул фельдшеру и, пропустив его слова мимо ушей, кинулся через почерневшую от холода пшеницу. Следом за колонной, прочь из Поселка, за кольцевую стену.

Они мчали в одну сторону, а вести – в другую.

– Мичмана убили! – прозвучало впереди колонны.

– Зурова убили?! – воскликнул Рудин, надеясь, что ослышался.

И тут же за его спиной кто-то заголосил:

– Людоеды убили мичмана!!!

…Человек пятьдесят встали кругом, обступив устланный песчаником пятачок. Напившийся крови песок влажно чавкал под сапогами. Кто-то догадался прихватить керосиновую лампу, и по пустоши теперь метались длинные тени.

– Пропустите доктора! Расступитесь, братцы! – послышался не совсем трезвый голос Локтионова.

Матросы подчинились, образовав перед Рудиным что-то вроде живого коридора, в конце которого лежали молодой мичман Зуров да двое матросов. Никанор Локтионов держал над мертвецами лампу.

– А как же Ипат? – удивился Рудин. Покойники его пока не волновали, он не хотел оказаться под перекрестным огнем. Винтовки Мосина в марсианских условиях били не слабее, чем малокалиберная артиллерия на Земле. – Где, черт возьми, людоеды?

Моряки загалдели, заметались, пытаясь построиться по-боевому. В конце концов, после яростной толкотни и переругивания, у них получилось кособокое каре. Рудин заругался в сердцах: он понял, что капитаны, которые школили нижние чины, точно собак – без жалости и снисхождения – были в чем-то правы. Только ежовые рукавицы позволяли сделать из ленивой, заносчивой и вечно голодной до плотских утех толпы боевую машину.

Святой Ипат, не будь он шизофреником, одним махом бы прихлопнул это воинство. Но чокнутый монах отчего-то медлил, его душегубы затаились, пустошь была чиста от горизонта до горизонта.

Тогда Рудин присел возле покойников. На долю Зурова и матросов пришлось по пять пуль.

– Они должны были вернуться с горы-пирамиды, – пояснил доктору Локтионов. – Совет отправил их за крысиным мясом на открытый тобой корабль. И их убили проклятые людоеды… Вот, кстати, мясо… – Он поднял с земли мешок; развязал тесемку, заглянул внутрь. – Сырокопченое! Эх-эх!..

– Эй, Никанор! – отозвался кто-то. – Нету тут никаких людоедов! Ушли, видать, в пустошь, с-суки!

Рудин закрыл Зурову глаза.

– Их застрелили не бандиты Ипата. Ипат убивает людей только для того, чтобы не умереть от голода! – проговорил он ворчливо. – Его башибузуки всегда забирают тела с собой.

– Ну, доктор, ты и скажешь! – не поверил Локтионов. – Тогда кто, по-твоему, здесь постарался?

– Та же мразь, что подстрелила Мошонкина. – Рудин встал, вытер руки об тряпку, которую отыскал в кармане пальто. – И еще. Я не вижу на земле стреляных гильз. Похоже, что Зуров не сделал по неприятелю ни одного выстрела. Такие вот пироги.

Локтионов взмахнул руками. Закричал на матросов:

– Ищите! Чую, они не ушли далеко!..

Кто-то негромко, но так, что услышали все вокруг, буркнул:

– Чего орешь-то, сигнальщик Никанор! Флажками показал бы, что ли!

Недовольного поддержали остальные:

– Да нет здесь никого, кроме нас.

– Ни души на горизонте.

– Вернемся в Поселок, товарищ Никанор! Рассвет близко.

– Во-во! Ребят заберем и вернемся. А если сунутся в Поселок, так дадим им прикурить!

Рудин, хмурясь, поглядел на Локтионова. Тот лишь пожал плечами. Вид у бывшего матроса-сигнальщика был растерянным, едва ли не жалким.

Новый порядок в Поселке рождался ногами вперед.

…Шведе внимательно выслушал соображения Рудина. Покивал, подымил самокруткой.

– Черт возьми, Паша! Ты и вправду полагаешь, что Ипат не виноват?

– Ипат виновен во всех смертных грехах, но наших ребят он не трогал.

В избе матросского совета немногое изменилось с вечера. Исчезла бутыль с «марсианкой», кто-то убрал пустые консервные банки и подмел пол. Зато картежники никуда не делись, Рудину показалось, что они вовсе не ложились спать и что ночная тревога не помешала им продолжать игру. Как и прежде, клокотал на столе потертый самовар, в недавно растопленной печке потрескивали дрова. Возле печки сидел Тупотилов и страдал от похмелья.